§ 3. Культурная жизнь. Идеологические кампании и дискуссии

§ 3. Культурная жизнь. Идеологические кампании и дискуссии

Послевоенные достижения и проблемы советской науки, образования и культуры
Развертывание кампании по укреплению советского патриотизма
Партийные постановления по вопросам культуры
“Дело” Клюевой-Роскина
Дискуссии по истории буржуазной философии и экономике
Дискуссии по вопросам биологии, кибернетики, физики
Развертывание борьбы с космополитизмом, его теоретическое осмысление
Международные аспекты борьбы с космополитизмом
Пик и спад антикосмополитической кампании
Дискуссия о языкознании в 1950 г.
Дискуссия по вопросам политэкономии

Послевоенные достижения и проблемы советской науки, образования и культуры

Сталинское правительство в полной мере сознавало решающую роль образования, науки, культуры в осуществлении стоящих перед страной задач и дальнейших преобразованиях самого общества. Несмотря на крайнее напряжение госбюджета, были изысканы средства на их развитие. В 1947 г. общая сумма ассигнований на развитие науки увеличилась против 1946 г. на 1,5 млрд руб., по сравнению с 1940 г. — более чем в 3 раза.
Были созданы необходимые материально-бытовые условия для работников науки. В 1946 г. в среднем более чем в 2 раза была повышена заработная плата профессорско-преподавательскому составу и научным работникам. Зарплата профессора, доктора наук поднята с 2 тыс. до 5 тыс. рублей, доцента, кандидата наук с 1,2 до 3,2 тыс. рублей. Соотношение зарплаты доцента, кандидата наук и квалифицированного рабочего составляло примерно 4 к 1, а профессора, доктора наук 7 к 1. В годы 4-й пятилетки почти на треть увеличилось число научно-исследовательских институтов (в 1946 г. их было 2061), созданы академии наук в Казахстане, Латвии и Эстонии, образована Академия художеств СССР.
Сразу же после войны была восстановлена отстроенная в 1930-е годы система всеобщего начального образования. С 1952 г. в СССР обязательным становится семилетнее образование, открываются вечерние школы для работающей молодежи. Уже к 1948 г. была превзойдена довоенная численность студентов. В 1953 г. в стране насчитывалось свыше 4,5 млн человек с высшим и средним специальным образованием.
Возможности культурной и политической просвещенности населения резко расширялись с развитием вещания радио и телевидения, делавшего пока еще свои первые шаги. Московский и Ленинградский телецентры вели регулярные передачи с 1938 г. В 1945 г. в стране было несколько сот телевизоров, в 1953 г. — несколько десятков тысяч. В 1949 г. создан телеприемник КВН-49 (основные конструкторы: В. К. Кенигсон, Н. М. Варшавский, И. А. Николаевский), ставший первым народным телевизором. До 1962 г., выпущено 2,5 млн приемников этого типа, в 1962 г. на смену ему пришли телевизоры типа “Рекорд”.
История первого послевоенного периода отмечена выдающимися достижениями ученых и конструкторов, обеспечивших использование атомной энергии в военных и мирных целях, развитие реактивной авиации, создание комплексов автоматически управляемых ракет дальнего действия и зенитных ракет ПВО, создание электронно-вычислительных машин первого поколения. Советская литература этого периода обогатилась появлением литературных произведений, ярко отразивших минувшую войну (А. Фадеев, Б. Полевой, В. Некрасов) и другие этапы исторического прошлого советских народов (Л. Леонов, Ф. Гладков, К. Федин, М. Ауэзов); новыми достижениями композиторов (С. Прокофьев, Д. Шостакович, Н. Мясковский), живописцев (А. Герасимов, П. Корин, М. Сарьян), кинорежиссеров (И. Пырьев, В. Пудовкин, С. Герасимов) и др.
Годы войны породили у интеллигенции большие надежды на либерализацию послевоенной общественной жизни, ослабление жесткого партийно-государственного контроля в области литературы и искусства, расширение свободы творчества. Личные впечатления миллионов советских людей, побывавших в Европе, ослабляли пропагандистские стереотипы об “ужасах капитализма”. Союзнические отношения со странами Запада в военные годы позволяли надеяться на расширение культурных связей и контактов после войны.
А. Н. Толстой, к примеру, послевоенное время представлял так: “Десять лет мы будем восстанавливать города и хозяйство. После мира будет нэп, ничем не похожий на прежний нэп. Сущность этого нэпа будет в сохранении основы колхозного строя, в сохранении за государством всех средств производства и крупной торговли. Но будет открыта возможность личной инициативы, которая не станет в противоречие с основами нашего законодательства и строя, но будет дополнять и обогащать их. Будет длительная борьба между старыми формами бюрократического аппарата и новым государственным чиновником, выдвинутым самой жизнью. Победят последние. Народ, вернувшись с войны, ничего не будет бояться. Он будет требователен и инициативен. Расцветут ремесла и всевозможные артели, борющиеся за сбыт своей продукции. Резко повысится качество. Наш рубль станет мировой валютой. Может случиться, что будет введена во всем мире единая валюта. Стена довоенной России рухнет. Россия самым фактом своего роста и процветания станет привлекать все взоры”.
Начавшаяся “холодная война” перечеркнула подобные прогнозы и надежды. Противоборство с капиталистическим миром заставило вспомнить об уже наработанных в 1930-е годы приемах и методах утверждения “классового подхода” в идеологическом воспитании масс. С первыми признаками похолодания в отношениях с Западом руководство СССР принялось “завинчивать гайки” в отношении интеллигенции, которые ослабли в военные годы. Основной целью советской идеологии в новых условиях являлась, как и прежде, апологетика советского строя, идеалов советского общества и беспощадное осуждение всего, что этому не соответствовало. Уже через несколько месяцев после известной фултоновской речи идеологические службы СССР приступили к осуществлению конкретных мероприятий, нацеленных на укрепление идеологической стойкости советских людей, их готовности решительно отстаивать ценности советского образа жизни не только в идеологическом, но и в открытом военном противоборстве с капиталистическим Западом.

Развертывание кампании по укреплению советского патриотизма

Основой долговременной пропагандистской кампании по воспитанию народов СССР в духе советского патриотизма стало выступление И. В. Сталина на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 г. В тосте “за здоровье русского народа” в сущности признавалось, что победа достигнута не только за счет преимуществ социалистического строя, но прежде всего за счет патриотизма русского народа. В выступлении провозглашалось, что этот народ “является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза”, что он заслужил в войне “общее признание как руководящей силы” Союза. Отмечены были не только его “ясный ум”, но и такие качества, как стойкий характер и терпение, доверие правительству в моменты отчаянного положения, готовность идти на жертвы.
Политика и патриотическое воспитание народов СССР с опорой на эти качества таили определенную опасность окрашивания их в цвета русского национализма и великодержавия. Некоторые усматривали проявление национализма уже в самом сталинском тосте, выделявшем в многонациональном советском народе только одну “выдающуюся” нацию. Это не могло не вызывать обеспокоенности за будущность национального развития у представителей других народов страны. К примеру, участник приема в Кремле И. Г. Эренбург был так поражен и раздосадован тостом, что не смог сдержать слез.
Руководители пропагандистского аппарата старались не допустить кривотолков в понимании тоста. Передовые статьи “Правды” и других изданий разъясняли, что патриотизм советского, русского народа ничего общего не имеет с выделением своей нации как “избранной”, “высшей”, с презрением к другим нациям. Утверждалось, что русскому народу, “старшему и могучему брату в семье советских народов”, довелось взять на себя главную тяжесть борьбы с гитлеровцами, и он с честью исполнил эту великую историческую роль. Без помощи русских “ни один из народов, входящих в состав Советского Союза, не смог бы отстоять свою свободу и независимость, а народы Украины, Белоруссии, Прибалтики, Молдавии, временно порабощенные немецкими империалистами, не могли бы освободиться от немецко-фашистской кабалы”. Вслед за интерпретациями давались установки: “Партийные организации обязаны широко пропагандировать замечательные традиции великого русского народа как наиболее выдающейся нации из всех наций, входящих в состав СССР. Партийные организации должны разъяснять, что сталинская оценка русского народа... является классическим обобщением того исторического пути, который прошел великий русский народ”. Требовалось также разъяснять, что “история народов России есть история преодоления... вражды и постепенного их сплочения вокруг русского народа”, а освободительная миссия русского народа, его руководящая роль заключаются только в том, чтобы “помочь всем другим народам нашей страны подняться в полный рост и стать рядом со своим старшим братом”.
Победа в войне позволяла по-новому оценить значение русской культуры для культур других народов СССР и мировой. Вызвано это было не только тем, что советские ученые и деятели культуры внесли большой вклад в уничтожение угрозы истребления гитлеровцами многовековых завоеваний человеческой культуры. Другим фактором, способствовавшим переоценке русской культуры, было стремление противопоставить ее достижения культуре Запада, представление о высоком уровне которой в ее повседневных проявлениях могли составить многие миллионы побывавших за годы войны в Европе советских людей.
Молотов, вероятно, хотел, более чем кто-либо, быть уверенным в правоте своих слов, когда 6 ноября 1947 г. говорил: “Наемные буржуазные писаки за рубежом предсказывали во время войны, что советские люди, познакомившись в своих боевых походах с порядками и культурой на Западе и побывав во многих городах и столицах Европы, вернутся домой с желанием установить такие же порядки на Родине. А что вышло? Демобилизованные... взялись с еще большим жаром укреплять колхозы, развивать социалистическое соревнование на фабриках и заводах, встав в передовых рядах советских патриотов”. Признавая, что “у нас еще не все освободились от низкопоклонства и раболепия перед Западом, перед Западной культурой”, он пытался вдохновить слушателей сталинскими “историческими словами”: “Последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства”.
Власти стремились питать исторический оптимизм советского человека не только героизмом свершений советского периода истории, но и всей многовековой культурой страны. Уже в военные годы начались прославления ее деятелей, с именами которых связывались “великие вклады в мировую науку, выдающиеся научные открытия, составляющие важнейшие вехи развития современной культуры и цивилизации”. С новой силой они были продолжены после ее окончания. В приветствии, которое направили 16 июня 1945 г. в адрес Академии наук СССР в связи с ее 220-летием СНК СССР и ЦК ВКП(б), говорилось: “Советский народ по праву гордится основоположником русской науки Ломоносовым, гениальным химиком Менделеевым, великими математиками Лобачевским, Чебышевым и Ляпуновым, крупнейшим геологом Карпинским, всемирным географом Пржевальским, основателем военно-полевой хирургии Пироговым, великими новаторами-биологами Мечниковым, Сеченовым, Тимирязевым и Павловым, замечательным преобразователем природы Мичуриным, искусным экспериментатором-физиком Лебедевым, создателем радиосвязи Поповым, основоположниками теории современной авиации Жуковским и Чаплыгиным, выдающимися двигателями русской революционной мысли — Белинским, Добролюбовым, Чернышевским, великим пионером марксизма в нашей стране — Плехановым”.
2 января 1946 г. П. Л. Капица направил Сталину письмо, в котором сетовал, что мы “мало представляем себе, какой большой кладезь творческого таланта всегда был в нашей инженерной мысли. В особенности сильны были наши строители”. Рекомендуя к изданию книгу Л. И. Гумилевского “Русские инженеры” (издавалась в 1947 и 1953 гг.), он утверждал: “Большое число крупнейших инженерных начинаний зарождалось у нас”, “мы сами почти никогда не умели их развивать (кроме как в области строительства)”, причина в том, что “обычно мы недооценивали свое и переоценивали иностранное”. Переоценку заграничных сил, излишнюю скромность инженеров ученый называл недостатком еще большим, чем излишняя самоуверенность.
Логика борьбы против низкопоклонства и национального нигилизма уже вскоре привела к утверждению не подлежащих обсуждению положений о необходимости “твердо помнить” о том, что “русская культура всегда играла огромную, а теперь играет ведущую роль в развитии мировой культуры”. По этой причине утверждалось, что “нелепо и политически вредно” изображать “корифеев” русской философской и научной мысли учениками западноевропейских мыслителей и ученых.
В ходе антизападнической кампании пропагандировалась концепция исторического приоритета нашей страны во всех важнейших областях науки, техники, культуры. К. Е. Ворошилов (председатель Бюро по культуре при Совмине СССР в 1947-1953 гг.), предлагая издать двухтомник “Люди русской науки” (1948), писал, что многие открытия и изобретения, носящие имена иностранцев, принадлежат нашим ученым: “Закон сохранения вещества открыт Ломоносовым, а не Лавуазье, так называемая "вольтова дуга" открыта Петровым, а не Дэви, что первая паровая машина изобретена Пол-зуновым, а не Уаттом, изобретение радиотелеграфа принадлежит Попову, а не Маркони, открытие неэвклидовой геометрии — Лобачевскому, а не Гауссу” и т. д. Явные перегибы в кампании по выдвижению претензий на первенство, стремление объявить детищем русских талантов почти любое изобретение, от велосипеда до самолета, уже вскоре после развертывания кампании стали пищей для анекдотов о “России — родине слонов”.
Однако и послевоенные проявления “националистического нэпа” власти стремились держать в определенных рамках. Получив в июле 1947 г. записку А. А. Жданова с материалами к проекту новой Программы партии, Сталин против слов: “Особо выдающуюся роль в семье советских народов играл и играет великий русский народ... он по праву занимает руководящее положение в советском содружестве наций” написал выразительное: “Не то”. В редакционной статье журнала “Вопросы истории” (1948. № 2) вновь прозвучали жесткие требования: не допускать ошибочного понимания, игнорирования классового содержания советского патриотизма; сползания на позиции квасного патриотизма. Не менее опасными и вредными представлялись и ошибки, идущие по линии “очернения прошлого”, преуменьшения роли русского народа в истории. Подчеркивалось, что “всякая недооценка роли и значения русского народа в мировой истории непосредственно смыкается с преклонением перед иностранщиной. Нигилизм в оценке величайших достижений русской культуры, других народов СССР есть обратная сторона низкопоклонства перед буржуазной культурой Запада”. Таким образом, известный баланс в отношении уклонов в национальном вопросе восстанавливался.
В этой связи несправедливой критике подверглись работы академика Е. В. Тарле. За “ошибочное положение об оборонительном и справедливом характере Крымской войны”. За оправдание войн Екатерины II “тем соображением, что Россия стремилась якобы к своим естественным границам”. За пересмотр характера похода в Европу в 1813 г., представленного “таким освободительный поход в Европу Советской Армии”. Осуждались “требования пересмотреть вопрос о жандармской роли России в Европе в первой половине XIX в. и о царской России как тюрьме народов”, попытки поднять на щит генералов М. Д. Скобелева, М. И. Драгомирова, А. А. Брусилова как героев русского народа. Как недопустимый объективизм в науке осуждены предложения о замене “классового анализа исторических фактов оценкой их с точки зрения прогресса вообще, с точки зрения национально-государственных интересов”. Историкам напоминалось, что все эти “ревизионистские идеи” осуждаются Центральным Комитетом партии. Ярким примером критики будто бы ошибочного понимания советского патриотизма, игнорирования его классового содержания была критика произведений А. Т. Твардовского тогдашним литературным начальством. В декабре 1947 г. была опубликована статья главного редактора “Литературной газеты” В. В. Ермилова о книге Твардовского “Родина и чужбина”. Раздумья знаменитого поэта и писателя о войне, природе патриотизма, о свойствах и качествах народа, проявленных в годы бедствий, были охарактеризованы как “фальшивая проза”, “попытка поэтизировать то, что чуждо жизни народа”.
Критики писали о “русской национальной ограниченности” поэта, которая “нисколько не лучше, чем азербайджанская, якутская, бурят-монгольская”. В книге усматривали “накладные расходы войны, которые сейчас возможно быстрее надо ликвидировать” и начать вновь осознавать себя передовыми людьми человечества, “не думать о нашей национальности в узком, ограниченном смысле этого слова”, воспринимать слово “советский” “новой, широкой национальностью”. В “Василии Теркине” обнаруживалось те же пороки — любование литературного героя своим маленьким мирком, отсутствие признаков интернационализма. Утверждалось, что творчество Твардовского, “будучи само по себе очень талантливо, в поэтическом отношении консервативно, а в идейном реакционно”. Это аргументировалось тем, что Теркин “на протяжении 5000 строк не заметил ни революции, ни партии, ни колхозного строя, а битву с германским фашизмом рассматривает как войну с немцем”. История с огульной критикой А. Твардовского обнаружила явное стремление влиятельных литераторов признавать советский патриотизм не иначе как в отождествлении с “подлинным интернационализмом” (социалистическим космополитизмом).

Партийные постановления по вопросам культуры

Первым из череды постановлений ЦК ВКП(б) по вопросам культуры, принятым после войны, было постановление “О журналах "Звезда" и "Ленинград"” (14 августа 1946 г.). Оно обличало поощрение журналами “низкопоклонных чувств” перед заграницей, западно-американской литературой (это отмечалось при подготовке постановления, в частности Сталиным) и то, что в журналах появилось “много безыдейных, идеологически вредных произведений”, которые не помогают государству “воспитать новое поколение бодрым, верящим в свое дело... готовым преодолеть всякие препятствия”. Постановление подвергло беспощадной критике творчество писателя Михаила Зощенко, названного “пошляком и подонком литературы”, изображающим советскую действительность в “злостно хулиганской”, “уродливо карикатурной” форме, советских людей — “примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами”. Анна Ахматова названа “типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии”, застывшей на позициях “буржуазно-аристократического эстетства и декадентства” и наносящей “вред делу воспитания нашей молодежи”. С разъяснением постановления выступал в Ленинграде 29 сентября главный идеолог партии А. А. Жданов. Поэт Сергей Наровчатов, как и многие советские люди, безошибочно воспринял постановление как “часть обширного идеологического поворота, который является следствием уже совершившегося послевоенного поворота в политике. Соглашение с Западам окончилось... Складывается коалиция для будущей войны, где нам будут противостоять англичане и американцы. Отсюда резкое размежевание идеологий”.
Постановление “О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению” (26 августа 1946 г.) требовало запретить постановки театрами пьес буржуазных авторов. В них усматривалась пропаганда реакционной буржуазной идеологии и морали. Постановления “О кинофильме "Большая жизнь"” (4 сентября 1946 г.), “Об опере "Великая дружба"” (10 февраля 1948 г.) давали уничижительные оценки творчеству режиссеров Л. Лукова, С. Юткевича, А. Довженко, С. Герасимова; композиторов В. Мурадели, С. Прокофьева, Д. Шостаковича, В. Шебалина. Им вменялись в вину безыдейность творчества, искажение советской действительности, заискивание перед Западом, отсутствие патриотизма. Неблагополучие в советской музыке связывалось с распространением среди композиторов формалистического направления с характерным для него отрицанием принципов классической музыки, атональностью, диссонансом и дисгармонией, увлечением сумбурными, невропатическим состояними. С. Эйзенштейна обвиняли в том, что он “обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского Ку-Клус-Клана”; создателей “Великой дружбы” — за то, что они представили грузин и осетин врагами русских в 1918-1920 гг., в то время как “помехой для установления дружбы народов в тот период на Северном Кавказе являлись ингуши и чеченцы”.

“Дело” Клюевой-Роскина

В 1947 г. для повсеместной кампании по искоренению низкопоклонства было использовано “дело” члена-корреспондента Академии медицинских наук Н. Г. Клюевой и профессора Г. И. Роскина. Их книга “Биотерапия злокачественных опухолей” (М., 1946) вселяла уверенность в получении в скором времени действенного лекарства от рака. Авторами заинтересовался американский посол в Москве У. Смит. С разрешения министра здравоохранения СССР Г. А. Митерева он встретился с учеными, предложил издать книгу в США и продолжить работу над препаратом совместно с американскими специалистами. Командированный в США академик-секретарь АМН СССР В. В. Парин (возглавлял группу ученых-медиков) по указанию заместителя министра здравоохранения 27 ноября передал американским ученым рукопись книги и ампулы с препаратом. Однако накануне МИД СССР, настаивавший на отказе от американской поддержки, запросил мнение Сталина. Тот оказался категорическим противником передачи сведений о “важнейшем открытии советских ученых” американцам. В феврале 1947 г. Митерева освободили от занимаемой должности, а возвратившегося из командировки Парина сразу же арестовали и осудили в апреле 1948 г. на 25 лет тюремного заключения за измену Родине. Все эти события и стали основой для широкомасштабной пропагандистской кампании. В марте 1947 г. по инициативе Сталина было принято постановление Совмина СССР и ЦК ВКП(б) “О Судах чести” в министерствах и центральных ведомствах, призванных содействовать “делу воспитания работников государственных органов в духе советского патриотизма и преданности интересам советского государства... для борьбы с проступками, роняющими честь и достоинство советского работника”. В мае Сталин апробировал основные идеи закрытого письма по этому поводу в партийные организации в беседе с писателями А. Фадеевым, Б. Горбатовым, К. Симоновым. Он сетовал, что у наших интеллигентов среднего уровня “недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Эта традиция отсталая, она идет от Петра... У военных тоже было такое преклонение...”.
В июне 1947 г. в Министерстве здравоохранения СССР был проведен “суд чести” над Клюевой и Роскиным, со всеми атрибутами — членами суда, выступлением главного обвинителя, показаниями свидетелей, попытками обвиняемых оправдаться. И вынесен приговор: общественный выговор. Тогда же начались съемки фильма “Суд чести” по сценарию А. Штейна (вышел на экраны страны 25 января 1949 г., в канун антикосмополитической кампании). О серьезности подхода к делу свидетельствовали суровые наказания фигурантам “дела”, ставшими прообразами героев фильма.
17 июня 1947 г. парторганизациям страны направлено закрытое письмо ЦК “О деле профессоров Клюевой и Роскина”, заканчивавшееся предложением создавать “суды чести” по всем аналогичным проступкам. Всего по стране было создано 82 суда — в научных, учебных заведениях, в государственных учреждениях, министерствах, творческих союзах. В июле 1948 г. срок действия судов был продлен на год, но после этого власти потеряли к ним интерес. За два года существования судов состоялось около 50 процессов.
Следствием политики изоляции, направленной на устранение потенциально возможного воздействия со стороны капиталистического мира на советских граждан, стал выпущенный 15 февраля 1947 г. указ “О воспрещении регистрации браков граждан СССР с иностранцами” (отменен в октябре 1953 г.). Эти же цели преследовались и в ходе ряда послевоенных “научных дискуссий”, проходивших зачастую под председательством секретарей ЦК.

Дискуссии по истории буржуазной философии и экономике

В 1947 г., в январе и июне, были проведены две дискуссии по книге Г. Ф. Александрова “История западноевропейской философии” (1946). Книга подвергалась критике за объективизм, терпимость к идеализму и декадентству, за отсутствие полемического задора в критике философских противников. Существенным пороком было расценено “невключение истории развития русской философии в учебник и тот факт, что изложение истории философии доводилось только до 1848 г.”. В этом усматривалось “умаление роли русской философии”. Осуждение “беззубого вегетарианства” настраивало ученых на более решительное наступление на философском фронте и борьбу с буржуазным объективизмом. Однако дискуссия была связана не только с выяснением философских истин, но и с борьбой в ЦК за важный пост начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), занимаемый автором учебника. От руководства Управлением Александров был освобожден. Правда, это не помешало ему стать директором Института философии АН СССР. В мае 1947 г. состоялась дискуссия по книге Е. С. Варги “Изменения в экономике капитализма в итоге Второй мировой войны” (1946). Особой критике в книге академика подверглись главы “Возросшая роль государства в экономике капиталистических стран” и “Регулирование хозяйства и бесплановость в капиталистических странах во время войны”. Как научная и политическая ошибка расценивался вывод о возможности функционирования “организованного капитализма”. Если в прошлом эффективность регулирования не признавалась для мирного времени, то теперь она трактовалась как невозможная в годы войны. Критиковались места в книге, посвященные прогрессу производительных сил капитализма: в этом усматривался достойный осуждения “технико-экономический уклон”. Осуждались положения автора, “ведущие к выводу” об ослаблении классовых противоречий капитализма и к тому, что государство в США и Англии осуществляет политику не только буржуазии, но и трудящихся. Тональность критики быстро повышалась — от обвинений в “недопонимании” до ярлыка “агента”. Отмечалось также, что в книге “нет ничего патриотического”. Уничижительной оценке анализ Варги удостоен со стороны Н. А. Вознесенского. “Рассуждения некоторых теоретиков, считающих себя марксистами, о "решающей роли государства в военном хозяйстве капиталистических стран", — писал он, — являются пустяками, не заслуживающими внимания”. Результатом “дискуссии” стало состоявшееся осенью 1947 г. решение о закрытии возглавляемого Е. С. Варгой с 1927 г. Института мирового хозяйства и мировой политики.

Дискуссии по вопросам биологии, кибернетики, физики

Философская и экономическая дискуссии 1947 г. стали предвестниками ужесточения идеологического контроля и в других областях науки, а также тщетности надежд на расширение научных контактов с зарубежными коллегами, свободы дискуссий и мнений, общей послевоенной либерализации. Навязывание косных идеологических догм отрицательным образом сказывалось на развитии не только гуманитарных наук, но и естествознания. Монопольное положение в агробиологии, занятое группой академика Т. Д. Лысенко, пагубно сказалось на целом ряде научных областей. По личному заданию Сталина Лысенко вел безуспешные работы по селекции ветвистой пшеницы, обещая, тем не менее, “очень высокие урожаи, порядка 50-100-150 центнеров с гектара”.
После августовской (1948 г.) сессии ВАСХНИЛ, закончившейся разгромом “вейсманизма-морганизма-менделизма” (интерпретирован как идеалистическая теория, экспортированная из-за рубежа), в стране были свернуты исследования в области генетики, преданы забвению выдающиеся достижения таких ученых как Н. И. Вавилов, Н. К. Кольцов, С. С. Четвериков, А. А. Серебровский. От работы отстранялись оппоненты Лысенко не только среди генетиков, но и среди физиологов, морфологов, почвоведов, медиков.
В конце 1940-х годов с порога отвергалась кибернетика — наука об общих законах получения, хранения, передачи и переработки информации, становление которой связано с книгой американского ученого Н. Винера “Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине” (1948). “Реакционная лженаука”, сказано о кибернетике в “Кратком философском словаре” (1954). Научный совет по комплексной проблеме “Кибернетика” был создан в СССР лишь в 1959 г.
В конце 1948 г. началась подготовка (создан Оргкомитет) Всесоюзного совещания заведующих кафедрами физики — для исправления упущений в науке в соответствии с духом времени: физика-де преподавалась в отрыве от диамата, учебники излишне пестрят именами иностранных ученых. После августовского успеха Лысенко выдвигались идеи разгромить в физике “эйнштейнианство”. Издан был сборник статей “Против идеализма в современной физике”, в котором атаковались советские последователи А. Эйнштейна. Среди них значились Л. Д. Ландау, И. Е. Тамм, Ю. Б. Харитон, Я. Б. Зельдович, В. Л. Гинзбург, А. Ф. Иоффе и др.
Пагубность назначенного на 21 марта 1949 г. совещания физиков скорее всего была осознана в комитете, ведущем работы по атомной проблеме. И атомщики не остались в стороне от защиты науки. Когда Берия поинтересовался у Курчатова, правда ли, что теория относительности и квантовая механика — это идеализм и от них надо отказаться, он услышал в ответ: “Если от них отказаться, придется отказаться и от бомбы”. Берия сразу же отреагировал: самое главное — бомба, а все остальное — ерунда. Видимо, он поделился своей тревогой со Сталиным. Совещание было отменено. Таким образом, “бомба спасла физиков”. По позднейшим оценкам, если бы совещание состоялось, то наша физика была бы отброшена на 50 лет назад — к доквантовой эре. Тем не менее борьба с “физическим идеализмом” и “космополитизмом” на этом не закончилась, она продолжалась до середины 1950-х годов.
После августовской сессии ВАСХНИЛ в затруднительном положении оказался основоположник эволюционной физиологии академик Л. А. Орбели, вице-президент АН СССР, академик-секретарь Отделения биологических наук, начальник Военно-Медицинской Академии. Как последователь И. П. Павлова в изучении генетики высшей нервной деятельности и поведения животных, он продолжал развивать это направление на основе открытий классиков генетической науки. Такой же позиции придерживались академики А. Д. Сперанский, П. К. Анохин, И. С. Бериташвили. Все эти ученые обвинялись (К. М. Быковым, А. Г. Ивановым-Смоленским, Э. Ш. Айрапетьянцем и др.), в недостаточном внимании к изучению творческого наследия своего учителя, в неверном определении направлений исследований и были отстранены от руководства возглавляемыми ими НИИ. Ликвидировать несправедливость удалось далеко не сразу. В октябре 1950 г. по решению Президиума АН для индивидуальной работы академика Орбели создается небольшая группа сотрудников (8 человек). В сентябре 1954 г. группа преобразована в лабораторию эволюционной физиологии АН СССР. В январе 1956 г. на базе этой лаборатории организуется Институт эволюционной физиологии АН СССР имени И. М. Сеченова. Л. А. Орбели назначается директором Института.
Большую роль в приглушении пагубных тенденций в науке в послевоенные годы сыграл С. И. Вавилов, избранный президентом АН СССР 17 июля 1945 г. По свидетельству Орбели, Вавилов, остро переживая гибель брата, поначалу не хотел избираться и согласился лишь после того как узнал, что в случае его отказа президентом будет Лысенко.

Развертывание борьбы с космополитизмом, его теоретическое осмысление

В первое послевоенное время на переднем плане идеологической работы находилась борьба за укрепление советского патриотизма на основе искоренения низкопоклонства перед Западом и умаления мировой значимости русской культуры. “У нас, — говорил В. М. Молотов в связи с 30-летием Октябрьской революции, — еще не все освободились от низкопоклонства и раболепия перед Западом, перед капиталистической культурой”. С седины 1947 г. акцент переносился на борьбу с космополитизмом. В редакционной статье “Против буржуазной идеологии космополитизма” (Вопросы философии. 1948. № 2) отмечалось, что необходимость активной борьбы против идеологии космополитизма и национального нигилизма вытекает из того, что “на протяжении ряда лет в нашей печати имели место ошибки, шедшие по линии умаления достоинства и славы русской культуры, так и культуры других народов СССР. Эти ошибки находили себе место в исторической литературе, в литературе по истории философии и общественной мысли, в работах по биологии, по литературе и искусству, в работах по истории науки и техники, по политической экономии”.
Конкретных примеров обнаружилось много. В статье критиковался действующий учебник “История СССР. Россия в XIX в.” (М., 1940) для исторических факультетов университетов за “низкопоклонническую тенденциозность” разделов о русской культуре, в частности о Радищеве. “Литературная форма "Путешествия" была взята Радищевым у английского писателя Стерна, автора "Сентиментального путешествия по Франции и Италии"... Радищев — ученик французских рационалистов и враг мистицизма, хотя в некоторых его философских представлениях материалистические идеи Гольбаха и Гельвеция неожиданно смыкаются с идеалистическими представлениями, заимствованными у Лейбница, которого Радищев изучал в Лейпциге. Его идеи о семье, браке, воспитании восходят к Руссо и Мабли... Общие мысли о свободе, вольности, равенстве всех людей сложилось у Радищева, по его собственным словам, под влиянием другого французского просветителя — Рейналя”. Это давало возможность заключить: “Так великий русский революционер и оригинальный мыслитель оказался в изображении авторов учебника сшитым из иностранных лоскутков. Это и есть ярко выраженный национальный нигилизм, ликвидаторство в отношении нашего великого исторического наследства, открытая форма бесстыдного преклонения перед Западом”.
Явные признаки космополитизма были обнаружены в книге профессора-литературоведа И. М. Нусинова “Пушкин и мировая литература” (1941). Поэт Николай Тихонов отмечал (май 1947 г.), что Пушкин и вместе с ним вся русская литература представлялись в этой книге “всего лишь придатком западной литературы”, лишенным “самостоятельного значения”. По Нусинову выходило, что все у Пушкина “заимствовано, все повторено, все является вариацией сюжетов западной литературы”, что “русский народ ничем не обогащал мировую культуру”. Такая позиция современного “беспачпортного бродяги в человечестве” объявлялась следствием “преклонения” перед Западом и забвения заповеди: только наша литература “имеет право на то, чтобы учить других новой общечеловеческой морали”. Вскоре (в июне) эта тема была вынесена на пленум правления Союза писателей СССР, где критика “очень вредной” книги была развита А. Фадеевым. С этого выступления дискуссия стала перерастать в кампанию по обличению низкопоклонства, отождествленного с космополитизмом.
Первые результаты послевоенного теоретического осмысления феномена космополитизма в сравнении с патриотизмом и национализмом предложил известный партийный теоретик О. В. Куусинен в статье “О патриотизме”, открывавшей в 1945 г. первый номер нового журнала “Новое время”. Автор признавал, что в прошлом патриотизм сторонников коммунизма и социализма долгое время оспаривался, а обвинения коммунистов и всех левых рабочих в отсутствии у них патриотизма было свойственно врагам рабочего движения. В действительности же возрожденный в годы войны патриотизм означал “самоотверженную борьбу за свободное, счастливое будущее своего народа”. Национализм в социалистической стране исключался по определению: “Даже умеренный буржуазный национализм означает противопоставление интересов собственной нации (или ее верхушечных слоев) интересам других наций”. Ничего общего с национализмом не мог иметь и истинный патриотизм. “В истории не было ни одного патриотического движения, которое имело бы целью покушение на равноправие и свободу какой-либо чужой нации”. Космополитизм — безразличное и пренебрежительное отношение к отечеству — тоже органически противопоказан трудящимся, коммунистическому движению каждой страны. Он свойствен представителям международных банкирских домов и международных картелей, крупнейшим биржевым спекулянтам — всем, кто орудует согласно латинской пословице "ubi bene, ibi patria" (где хорошо, там и отечество).
В “Вопросах философии” (1948. № 2) космополитизм определялся как “реакционная идеология, проповедующая отказ от национальных традиций, пренебрежение национальными особенностями развития отдельных народов, отказ от чувства национального достоинства и национальной гордости. Космополитизм проповедует нигилистическое отношение человека к своей национальности — к ее прошлому, ее настоящему и будущему. Громкими фразами о единстве общечеловеческих интересов, о "мировой культуре", о взаимном влиянии и взаимопроникновении национальных культур космополитизм маскирует либо империалистический, великодержавный шовинизм в отношении к другим нациям, либо нигилизм в отношении к своей нации, предательство ее национальных интересов. Идеология космополитизма враждебна и коренным образом противоречит советскому патриотизму — основной черте, характеризующей мировоззрение советского человека. Особая политическая актуальность борьбы против идеологии космополитизма связана в настоящее время с тем обстоятельством, что реакционный американский империализм сделал космополитизм своим идеологическим знаменем”.
Еще одна попытка подвести единую теоретическую базу под антипатриотизм и космополитизм сделана Г. Ф. Александровым в статье “Космополитизм — идеология империалистической буржуазии” (Вопросы философии. 1948. № 3). Антипатриоты, писал он, выступают под флагом космополитизма, потому что под ним удобнее всего пытаться разоружить рабочие массы в борьбе против капитализма, ликвидировать национальный суверенитет отдельных стран, подавить революционное движение рабочего класса. Космополитами в статье представлены известные ученые и общественные деятели дореволюционной России П. Н. Милюков, А. С. Ященко, М. И. Гершензон, “враги народа” Пятаков, Бухарин, Троцкий. “Безродными космополитами” изображались “лютые враги социалистического отечества”, перешедшие в годы войны в лагерь врага, завербованные гитлеровцами шпионы и диверсанты, а также все пытавшиеся сеять среди советских людей дух неуверенности, пораженческие настроения. Расширительное толкование приверженцев “безродного космополитизма” вызвало негативную реакцию. Открыто автору ставилось в вину то, что он чрезмерно много места уделяет “мертворожденным писаниям реакционных буржуазных профессоров”.
Установки на проведение кампании по борьбе с низкопоклонством и космополитизмом были даны в статье Д. Т. Шепилова “Советский патриотизм” (Правда. 1947. 13 августа). Из ее содержания видно, что советские лидеры готовы были подозревать в антипатриотизме всякого, кто не был уверен, что теперь не мы догоняем Запад в историческом развитии, а “странам буржуазных демократий, по своему политическому строю отставшим от СССР на целую историческую эпоху, придется догонять первую страну подлинного народовластия”. Соответственно утверждалось, что советский строй “в сто крат выше и лучше любого буржуазного строя”; “Советский Союз является страной развернутой социалистической демократии”; “теперь не может идти речь ни о какой цивилизации без русского языка, без науки и культуры народов Советской страны. За ними приоритет”; “капиталистический мир уже давно миновал свой зенит и судорожно катится вниз, в то время как страна социализма, полная мощи и творческих сил, круто идет по восходящей”. Наличие низкопоклонства перед Западом в СССР признавалось, но изображалось свойством отдельных “интеллигентиков”, которые все еще не освободились от пережитков “проклятого прошлого царской России” и с лакейским подобострастием взирают на все заграничное только потому, что оно заграничное, умиляются даже мусорным урнам на берлинских улицах.
Наиболее громким рупором в этой кампании был секретарь ЦК А. А. Жданов. Выступая в феврале 1948 г. на совещании в ЦК деятелей советской музыки, он выдвинул универсальное обоснование резкого поворота от интернационализма как некоего социалистического космополитизма к интернационализму как высшему проявлению социалистического патриотизма. Применительно к ситуации в искусстве он говорил: “Интернационализм рождается там, где расцветает национальное искусство. Забыть эту истину — означает потерять руководящую линию, потерять свое лицо, стать безродным космополитом”.
Кампанию по борьбе с космополитизмом направляло Управление пропаганды и агитации ЦК (в июле 1948 г. понижено в ранге до уровня отдела). После отставки Г. Ф. Александрова его возглавлял М. А. Суслов (с сентября 1947 по июль 1948 г. и снова с июля 1949 г.) и Д. Т. Шепилов (в 1947-1948 гг. первый заместитель начальника управления, в июле 1948 — июле 1949 г. заведующий отделом).

Международные аспекты борьбы с космополитизмом

Особая политическая актуальность борьбы против идеологии космополитизма выявлялась по мере появления на Западе различных проектов объединения народов и государств в региональном и мировом масштабах. В годы войны Черчилль предлагал объединить Англию и Францию. После войны он активно пропагандировал замену ООН англо-американским союзом, поддерживал лозунг создания “Соединенных Штатов Европы” под верховным покровительством США. Английский министр иностранных дел Э. Бевин 23 ноября 1945 г. говорил о “новом изучении вопроса о создании мировой ассамблеи, избранной прямо народами мира в целом”, о законе, обязательном для всех государств, образующих объединенные нации: “Это должен быть мировой закон с мировым судом, с международной полицией”. В СМИ западных стран утверждалось, что “мировое правительство” стало неизбежным” и его стоит добиваться, даже если для этого придется провести “катастрофическую третью мировую войну”; в объединенной наднациональной Европе “страны полностью откажутся от своего национального суверенитета”; его предлагалось заменить понятием “сверхсуверенитета международной общности”. Известный английский философ Бертран Рассел считал (сентябрь 1948 г.), что “кошмар мира, разделенного на два враждующих лагеря”, может кончиться только с организацией “мирового правительства”. Он полагал, что такое правительство будет создано под эгидой Америки и “только путем применения силы”. Борьба за “единую всемирную федерацию” представлялась философу “наилучшим желанным выходом в условиях людского безумия”.
В июне 1946 г. советский журнал “Новое время” познакомил общественность со сборником статей крупнейших американских ученых-атомщиков (вышел из печати одновременно с фултоновской речью Черчилля), в котором обосновывалась идея превращения ООН в “мировое государство”, призванное спасти мир от атомной войны и осуществлять контроль над атомной энергией. В сентябре 1948 г. “Литературная газета” дала представление о “движении мировых федералистов” в США, возглавляемых представителем крупного бизнеса К. Мейером. Под давлением этой организации, насчитывающей 34 тысяч членов, законодательные собрания 17 штатов США приняли резолюции, предлагающие конгрессу внести решение о пересмотре устава ООН, а на случай неприятия предложения Советским Союзом действовать без него. Был разработал проект “конституцию мира”, известной под названием “чикагский план”. Над его созданием особый комитет “федералистов” трудился два года. В преамбуле документа провозглашалось: “Эпоха наций приходит к концу, начинается эра человечества”. По примеру США “всемирного президента” предлагалось наделить огромными полномочиями, он должен возглавлять все вооруженные силы в мире, стать главным судьей и председателем “всемирного суда”.
Американское движение за создание “всемирного правительства” возникло в конце Второй мировой войны. В сентябре 1945 г. к движению примкнул знаменитый физик А. Эйнштейн, заявивший, что единственный способ спасения цивилизации и человечества — создание мирового правительства, решения которого должно иметь обязательную силу для государств-членов сообщества наций. К этой теме ученый неоднократно возвращался и позже. В сентябре 1947 г. в открытом письме делегациям государств-членов ООН он предлагал реорганизовать Генеральную ассамблею ООН, превратив ее в непрерывно работающий мировой парламент, обладающий более широкими полномочиями, чем Совет Безопасности, который якобы парализован в своих действиях из-за права вето.
В ноябре 1947 г. крупнейшие советские ученые (С. И. Вавилов, А. Ф. Иоффе, Н. Н. Семенов, А. А. Фрумкин) в открытом письме высказали свое несогласие с А. Эйнштейном. Наш народ, писали они, отстоял независимость в великих битвах Отечественной войны, а теперь ему предлагается добровольно поступиться ею во имя некоего “всемирного правительства”, “прикрывающего громко звучащей вывеской мировое господство монополий”. Советские физики дипломатично писали, что их коллега обратился к “политическому прожектерству”, которое играет наруку врагам мира, вместо того, чтобы прилагать усилия для налаживания экономического и политического сотрудничества между государствами различной социальной и экономической структуры. В ответном письме Эйнштейн назвал опасения мирового господства монополий мифологией, а неприятие идеи “сверхгосударства” тенденцией к “бегству в изоляционизм”, особенно опасный для Советского Союза, “где правительство имеет власть не только над вооруженными силами, но и над всеми каналами образования, информации, а также над экономическим существованием каждого гражданина”. Иначе говоря, утверждалось, что только разумное мировое правительство может стать преградой для неразумных действий советских властей. С такими выводами в СССР, естественно, согласиться не могли. Соответствующие разъяснения Эйнштейну были даны в статье с говорящим названием “ О беззаботности в политике и упорстве в заблуждениях” (Новое время. 1948. № 11). Единственный путь к предотвращению новой войны советская сторона видела в объединении всех антиимпериалистических и демократических сил, их борьбе против планов новых войн, против нарушения суверенитета народов в целях их закабаления.
На Западе тем не менее продолжали рассчитывать на принятие Советским Союзом предложений о создании “мировой федерации” и “привитие” западного понимания культуры “русским коммунистам”, поскольку коммунистическое учение выросло “из Западной философии”. В 1948 г. группа американских ученых, называющих себя “гражданами мира” и представителями “единой мировой науки”, вновь обращалась “к ученым всего мира” с предложением поддержать создание “Соединенных Штатов Мира”. По представлениям многих приверженцев этой космополитической идеи, образцом мирового государства являлись США, и дело оставалось лишь за тем, чтобы все независимые народы и страны были сведены к положению штатов Техас или Юта.
Реакция И. В. Сталина на подобные предложения нашла выражение в надписи на странице проекта новой Программы партии: “Теория "космополитизма" и образования Соединенных] Штатов Европы с одним правительством. "Мировое правительство"”. Эта надпись, сделанная летом 1947 г., неразрывно связывает теории космополитизма и сверхгосударства, объясняет, по существу, главную причину открытия в СССР кампании по борьбе с космополитами. “Идея всемирного правительства, — говорил А. А. Жданов на совещании представителей компартий в Польше в сентябре 1947 г., — используется не только как средство давления в целях идейного разоружения народов... но и как лозунг, специально противопоставляемый Советскому Союзу, который неустанно и последовательно отстаивает принцип действительного равноправия и ограждения суверенных прав всех народов, больших и малых”. На протяжении 1945-1953 гг. советские СМИ неоднократно обращались к теме о всемирном правительстве, разоблачая его “реакционную сущность”.
Реагируя на выступление американского президента Г. Трумэна перед канзасскими избирателями, в котором утверждалось, что “народам будет так же легко жить в добром согласии во всемирной республике, как канзасцам в Соединенных Штатах”, советский ученый Е. А. Коровин в своей статье “За советскую патриотическую науку права” (1949) писал: “Первая и основная ее задача — отстаивать всеми доступными ей средствами национальную независимость, национальную государственность, национальную культуру и право, давая сокрушительный отпор любой попытке посягательства на них или хотя бы на их умаление”.
Кампания по борьбе с космополитизмом была направлена не только против претензий США на мировое господство под новыми лозунгами, но и против возникавших там новых проектов, нацеленных на разрушение советского патриотизма и замену его “общечеловеческими ценностями”. Ценности эти оказывались вполне совместимыми с традиционным патриотизмом американцев и отношением к Америке “космополитов” в других странах, призывавших, по примеру французского литератора Жоржа Бернаноса, признать Америку “своей дорогой родиной”. К началу 1949 г. в проповеди космополитизма объединялись представители самых разных сил Западного мира — “от папы римского до правых социалистов”. В СССР в этом усматривали создание единого фронта против СССР и стран новой демократии, подготовку войны.

Пик и спад антикосмополитической кампании

Начавшаяся после войны кампания по укреплению советского патриотизма, преодолению низкопоклонства перед Западом, к концу 1948 г. стала приобретать заметно выраженный антисемитский оттенок. Если поначалу космополитами представлялись приверженцы определенных направлений в науке (школы академиков А. Н. Веселовского в литературоведении, М. Н. Покровского в истории) без различия национальности, то со временем среди них стали все чаще фигурировать еврейские фамилии. Происходило это, скорее, по объективной причине. Евреи, как исторически сложившаяся диаспора Европы, издревле занимали прочные позиции в области интеллектуального труда. После Октябрьской революции они были представлены в советской интеллигенции во много раз большим удельным весом, чем в населении страны, и активно участвовали в политической и идеологической борьбе по разные стороны баррикад.
После войны евреи составляли 1,3% населения СССР. В то же время, по данным на июль 1946 г., среди ведущих сотрудников Совинформбюро евреев насчитывалось 48%, русских — 39,6%. По данным на начало 1947 г., среди заведующих отделами, лабораториями и секторами Академии наук СССР по отделению экономики и права евреев было 58,4%; по отделению химических наук — 33, физико-математических наук — 27,5; технических наук — 25. В начале 1949 г. 26,3% преподавателей философии, марксизма-ленинизма и политэкономии в вузах страны были евреями. В академическом Институте истории они составляли в начале 1948 г. 36% всех сотрудников, в конце 1949 — 21%. При создании Союза советских писателей в 1934 г. в московскую организацию было принято 351 человек, из них писателей еврейской национальности — 124 (35,3%), в 1935-1940 гг. среди вновь принятых писателей этой национальности насчитывалось 34,8%; в 1941-1946 — 28,4; в 1947-1952 — 20,3. В 1953 г. из 1102 членов московской организации Союза писателей русских было 662 (60%); евреев — 329 (29,8); украинцев — 23 (2,1); армян 21 (1,9); других национальностей — 67 человека (6,1%). Близкое к этому положение существовало в ленинградской писательской организации и в Союзе писателей Украины.
В такой ситуации любые сколько-нибудь значительные по количеству участников идеологические баталии и давление на “интеллигентиков” со стороны власти представали как явления, затрагивающие преимущественно еврейскую национальность. В том же направлении “работали” довольно простые соображения: США стали нашим вероятным противником, а евреи там играют видную роль в экономике и политике. Израиль, едва успев родиться, заявил себя сторонником США. Советских евреев, имеющих широкие связи с американскими и израильскими сородичами и в наибольшей степени ориентированных со времен войны на развитие экономических и культурных связей с буржуазными странами Запада, необходимо рассматривать как сомнительных советских граждан и потенциальных изменников. Выводы созданной по личному поручению Сталина комиссии в составе А. А. Кузнецова, Н. С. Патоличева и М. А. Суслова по обследованию и изучению деятельности Совинформбюро (сформулированы в записке от 10 июля 1946 г.) о недопустимой концентрации евреев в учреждении, неудовлетворительно ведущем нашу пропаганду за рубежом, стали, пожалуй, первым послевоенным предвестником грядущей кампании борьбы с космополитизмом.
Кампания по борьбе с космополитами приобрела разнузданную форму вскоре после арестов активистов Еврейского антифашистского комитета. Поводом для ее развязывания стал доклад Г. М. Попова, первого секретаря МК и МГК ВКП(б). В первой половине января 1949 г., будучи на приеме у Сталина, он обратил его внимание на то, что на пленуме Союза советских писателей при попустительстве Агитпропа ЦК “космополиты” сделали попытку сместить А. Фадеева, он же из-за своей скромности не смеет обратиться к товарищу Сталину за помощью. (На протяжении 1948 г. Агитпроп не придавал значения рекомендациям Фадеева заняться Всероссийским театральным обществом — “гнездом формалистов, чуждых советскому искусству”.) Когда Д. Т. Шепи-лов, в свою очередь принятый Сталиным, начал говорить о жалобах театральных критиков на гонения со стороны руководства ССП и в доказательство положил на стол соответствующее письмо, Сталин, не взглянув на него, раздраженно произнес: “Типичная антипатриотическая атака на члена ЦК товарища Фадеева”. После этого “оказавшемуся не на высоте” Агитпропу не оставалось ничего иного, как немедленно включиться в отражение “атаки”.
24 января 1949 г. решением Оргбюро ЦК главному редактору “Правды” П. Н. Поспелову было поручено подготовить по этому вопросу редакционную статью. После указаний Маленкова она получила название “Об одной антипатриотической группе театральных критиков” и опубликована 28 января 1949 г.
В статье говорилось: “В театральной критике сложилась антипатриотическая группа последышей буржуазного эстетства, которая проникает в нашу печать и наиболее развязно орудует на страницах журнала "Театр" и газеты "Советское искусство". Эти критики утратили свою ответственность перед народом; являются носителями глубоко отвратительного для советского человека, враждебного ему безродного космополитизма; они мешают развитию советской литературы, тормозят ее движение вперед. Им чуждо чувство национальной советской гордости”. Антипатриотами представлены А. М. Борщаговский, Г. Н. Бояджиев, Я. Л. Варшавский, А. С. Гурвич, Л. А. Малюгин, Е. Г. Холодов, Ю. (И. И.) Юзовский.
На следующий день в редакционной статье “Литературной газеты” с названием “До конца разоблачить антипатриотическую группу театральных критиков” к ним был добавлен И. Л. Альтман. Вслед прогремели залпы газетных статей с заголовками “Эстетствующие клеветники”; “Космополиты в кинокритике и их покровители”; “Против космополитизма и формализма в поэзии”; “Безродные космополиты в ГИГИ Се”; “Против космополитизма в музыкальной критике”; “Решительно разоблачать происки буржуазных эстетов”; “До конца разгромим космополитов-антипатриотов”; “Против космополитизма в философии”; “Разгромить буржуазный космополитизм в киноискусстве”; “Наглые проповеди безродного космополита”; Против космополитизма и формализма в музыкальном образовании”; “Убрать с дороги космополитов”; “Против буржуазного космополитизма в литературоведении”; “До конца разоблачить буржуазных космополитов в музыкальной критике”; “Изгнать буржуазных космополитов из советской архитектурой науки” и т.п., в которых разгромной критике подвергнуты еще десятки представителей советской интеллигенции.
Научные журналы помещали отчеты о собраниях, призванных искоренять космополитизм, в менее эмоционально окрашенных статьях с заголовками типа “О задачах советских историков в борьбе с проявлениями буржуазной идеологии”, “О задачах борьбы против космополитизма на идеологическом фронте”. Космополиты обнаруживались повсюду, но главным образом в литературно-художественных кругах, редакциях газет и радио, в научно-исследовательских институтах и вузах. В процессе кампании 8 февраля 1949 г. принято решение Политбюро о роспуске объединений еврейских писателей в Москве, Киеве и Минске, о закрытии альманахов на идиш. Дело не ограничивалось критикой и перемещениями “космополитов” с престижной на менее значимую работу. Их преследование нередко заканчивалось арестами. По данным И. Г. Эренбурга, до 1953 г. арестовано 217 писателей, 108 актеров, 87 художников, 19 музыкантов.
С 23 марта 1949 г. кампания пошла на убыль. Еще в ее разгар Сталин дал указание Поспелову: “Не надо делать из космополитов явление. Не следует сильно расширять круг. Нужно воевать не с людьми, а с идеями”. Видимо, было решено, что основные цели кампании достигнуты.
При этом арестованных не освободили, уволенных с работы на прежние места не взяли. Однако наиболее ретивые участники кампании по борьбе с космополитизмом были сняты со своих постов. Среди них оказались заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК профессор Ф. М. Головенченко, выступавший повсеместно с докладом “О борьбе с буржуазным космополитизмом в идеологии”, и редактор газеты “Советское искусство” В. Г. Вдовиченко. Последний, как отмечалось в письме Шепилова Маленкову от 30 марта 1953 г., до недавнего времени всячески привлекал к работе в газете критиков-антипатриотов, а после их разоблачения поднял в газете шумиху, изображая дело так, что космополиты проникли всюду. Во всем этом обнаруживался почерк автора статьи “Головокружение от успехов”. Молва приписывала произвол исполнителям, а Сталин будто бы его останавливал.
Следует, однако, принимать во внимание, что в период кампании происходили наиболее масштабные перемещения в высших структурах власти, а ее жертвами были далеко не одни евреи. По оценкам израильских исследователей, в общем числе пострадавших они составляли не слишком значительное меньшинство. Среди арестованных по “делу врачей” представителей других национальностей было в три раза больше, чем евреев. Объяснять кампанию по борьбы с космополитами в СССР сталинским антисемитизмом некорректно. Как и кампании 1930-х годов, она была связана и с политической борьбой на международной арене, и с глубинными социальными, национально-политическими процессами, со сменой элит в советском обществе.
Большой разброс мнений о причинах кампании позволяет выделить некоторые из них. К. М. Симонов обращает внимание на то, что в послевоенной жизни и сознании “кроме нагло проявившегося антисемитизма” наличествовал “скрытый, но упорный ответный еврейский национализм”, обнаруживавший себя “в области подбора кадров”. М. П. Лобанов видит причину в том, что еврейство вышло из войны “с неслыханно раздутой репутацией мучеников, вооружавшей его на далеко идущую активность”, борьба с космополитизмом явилась реакцией на “еврейские притязания — стать откровенно господствующей силой в стране”. В диссидентских кругах борьбу с космополитами объясняли отходом Сталина от “основной коммунистической догмы — космополитизма, антинационализма” и переходом его на патриотические позиции. “Патриотизм — огромный скачок от наднационального коммунизма. С коммунистической точки зрения, — писал В. Чалидзе, — обращение к патриотизму даже во время войны — еретично”. И. Данишевский представляет послевоенную борьбу с космополитами воистину кампанией “против коммунизма, ибо коммунизм по сути своей космополитичен, коммунизму не нужны предки, ибо он сам без роду без племени”.
На наш взгляд, процессы 1948-1949 гг. наиболее адекватно характеризует академик И. Р. Шафаревич. Сопоставляя два наиболее громких “дела” тех лет, он пишет в своей книге “Трехтысячелетняя загадка” (2002): “Если рассматривать "дело ЕАК" как яркое проявление "сталинского антисемитизма", то "Ленинградское дело" надо было бы считать столь же ярким проявлением сталинской русофобии. На самом же деле в обоих случаях режим стремился взять под контроль некоторые национальные импульсы, допущенные им во время войны в пропагандистских целях. Эти действия составляли лишь элементы в цепи мер, предпринятых после войны для консолидации победившего и укрепляющегося коммунистического строя”.

Дискуссия о языкознании в 1950 г.

Сталин принял личное участие в дискуссии по проблемам языкознания. К этому времени учение академика Н. Я. Марра, провозглашенное в конце 1920-х годов “единственно правильным”, обнаруживало несостоятельность своих основ. Вопреки обычным лингвистическим представлениям о постепенном распаде единого праязыка на отдельные, но генетически родственные, “новое учение” утверждало прямо противоположное, а именно, что языки возникали независимо друг от друга. Марр полагал, что первичная звуковая речь состояла всего из четырех элементов — сал, бер, йон,рош. Считалось, что эти элементы (“диффузные выкрики”, как говорил наиболее влиятельный последователь Марра академик И. И. Мещанинов) возникли вместе с другими искусствами в эволюции трудового процесса, представлявшего собой магию, и долгое время не имели никакого словарного значения. Элементы (чаще всего в модифицированном виде) без труда обнаруживались в каждом из слов любого языка. В своем развитии языки, по Марру, претерпевали процессы скрещивания: в результате взаимодействия два языка превращались в новый, третий, который в равной степени являлся потомком обоих.
Теории Марра были созвучны представлениям 1920-х годов о близкой мировой революции и надеждах многих еще успеть поговорить с пролетариями всех континентов на мировом языке. Подобно тому, писал Марр, “как человечество от кустарных разобщенных хозяйств и форм общественности идет к одному общему мировому хозяйству... так и язык от первоначального многообразия гигантскими шагами продвигается к единому мировому языку”. В Советском Союзе Марр видел не только создание новых национальных языков, но и то, как в результате их скрещивания (взаимопроникновения) развивается процесс “снятия множества национальных языков единством языка и мышления”.
К началу 1950-х годов явно утрачивали актуальность предложения о форсировании работы по созданию искусственного мирового языка. Время выявило особую роль русского языка в процессе перехода к будущему мировому языку в пределах СССР. Об этом, в частности, говорилось в написанной ранее, но только что опубликованной статье Сталина “Ленинизм и национальный вопрос”. После ее появления последовательная смена мировых языков изображалась в “Правде” следующим образом: латынь была языком античного мира и раннего средневековья; французский был языком господствующего класса феодальной эпохи; английский стал мировым языком эпохи капитализма; заглядывая в будущее, мы видим русский “как мировой язык социализма”; его распространение обогащает национальные литературы, “не посягая на их самостоятельность”.
К 1950 г. выявилось также, что марризм оскорбляет национальные чувства китайцев и грузин. Известен целый ряд случаев, когда китайские студенты и стажеры, обучавшиеся в СССР, отказывались изучать языковедение по Марру. Согласно его учению, выделялись четыре стадии развития языков. На низшей пребывал китайский и ряд африканских языков; на второй находились угро-финские, турецкие и монгольские языки; на третьей — яфетические (кавказские) и хамитские; на высшей — семитские и индоевропейские (арабский, еврейский, индийский, греческий, латинский). Получалось, что китайский язык связан лишь с начальным этапом развития языков, а грузинский по развитию стоял ниже еврейского.
Немаловажным было и то, что марризм вошел в противоречие с национально-политическими устремлениями влиятельной части грузинской элиты, обнаружившей, что он содействует суверенным настроениям в Абхазии. Марр не относил абхазский язык к иберийской группе языков. В противовес этому развивалась концепция единства кавказско-иберийских языков, включая в них кабардинский, адыгейский, абазинский, абхазский. Это соответствовало стремлениям грузинской элиты со временем поглотить Абхазию и территории, подвассальные Грузии во времена ее наибольших военно-политических успехов.
С чисто академической точки зрения представления о стадиальности развития языка оспаривали крупные ученые В. В. Виноградов, А. А. Реформатский и др. С позиций марризма, они продолжали “отжившие свой век традиции дореволюционной либерально-буржуазной лингвистики”. Ситуация в языкознании по настоянию первого секретаря ЦК КП Грузии К. Н. Чарквиани была обрисована в письме Сталину, направленному грузинским академиком А. С. Чикобавой в марте 1950 г. Большое значение имела и поддержка ученого со стороны такого “лингвиста”, как Л. П. Берия.
Личные беседы Сталина с приглашенным в Москву А. С. Чикобавой укрепили его в необходимости пересмотреть господствующую в стране языковедческую теорию. Маленков беседовал по этим вопросам с академиком В. В. Виноградовым. По предложению Сталина Чикобава подготовил статью по проблемам языкознания для “Правды”. 9 мая 1950 г. она была опубликована “в порядке обсуждения”. В ней говорилось о необходимости пересмотра общелингвистических построений Марра, без чего “невозможна разработка системы советской лингвистики”. Марристов это требование поразило. Некоторые считали его безумной выходкой сошедшего с ума языковеда. Они опровергали Чикобаву до 20 июня 1950 г., пока в “Правде” не появилась статья Сталина “Относительно марксизма в языкознании”. 11 и 28 июля последовало продолжение. Позднее эти работы издавались в брошюре под общим названием “Марксизм и вопросы языкознания”.
Сталин решительно отвергал утверждения о том, что краеугольные положения теории Н. Я. Марра (“язык есть надстройка над базисом”, “классовый характер языка”, “стадиальность развития языка”) являются марксистскими. С этого времени Марр стал восприниматься как ученый, который хотел быть марксистом, но не сумел стать им: “Он был всего лишь упростителем и вульгаризатором марксизма, вроде "пролет -культовцев" или "рапповцев"”.
Освобождение советского языкознания от пут марризма не обошлось без курьеза. В. В. Виноградов, готовивший материалы для сталинских статей о языкознании, увидел в “Правде” от 11 июля, что в объяснении происхождения русского языка допущена ошибка. Вместо того чтобы сказать, что русский язык произошел из курско-московского диалекта, написано: из курско-орловского (по аналогии с курско-орловской дугой). Виноградов позвонил Поскребышеву, сказал об ошибке. Тот ответил: “Раз товарищ Сталин написал про курско-орловский диалект, значит, из него теперь и будет происходить русский язык”.
Существенной для теории и практики была интерпретация сталинских статей. Русский представлялся теперь языком, который “будет безусловно одним из наиболее богатых и выдающихся зональных языков, мощных средств межнационального общения и сыграет большую роль в создании будущего единого мирового языка, в создании его основного словарного фонда и грамматического строя”.

Дискуссия по вопросам политэкономии

Еще одна дискуссия, оставившая большой след в истории науки и идеологической жизни страны, состоялась в ноябре 1951 г. Она была связана с подготовкой учебника политической экономии, которому придавалось исключительно большое значение. Работа эта началась еще до войны. По поручению Сталина ее вел известный экономист Л. А. Леонтьев. После войны работа была продолжена, однако ни один из подготовленных вариантов Сталина не удовлетворил. В мае 1950 г. решением Политбюро ЦК написание учебника поручили группе ученых-экономистов (К. В. Островитянов, Л. А. Леонтьев, Д. Т. Шепилов и др.). Через год макет учебника был представлен в Политбюро, затем разослан специалистам по общественным наукам, партийным и хозяйственным работникам с предложением обсудить его на Всесоюзной экономической дискуссии. Председательствовавший на ней Г. М. Маленков подчеркивал, что ЦК готов рассмотреть любые предложения, связанные с совершенствованием макета. С 10 ноября по 8 декабря 1951 г. в рамках дискуссии проведено 21 заседание, в которых приняли участие около 240 ученых. В их числе были крупные экономисты И. А. Анчишкин, Е. С. Варга, Я. А. Кронрод, В. С. Немчинов, А. Н. Ноткин, К. В. Островитянов, А. М. Румянцев.
По воспоминаниям Д. Т. Шепилова, подавляющее большинство участников одобрили подготовленный проект, вносили поправки, давали советы по структуре и формулировкам, но были и “явно заушательские”, “вульгарные, совершенно неквалифицированные” выступления. На основе материалов дискуссии были подготовлены и посланы Сталину предложения по улучшению макета, устранению ошибок и неточностей, справка о спорных вопросах.
1 февраля 1952 г. Сталин откликнулся на прошедшую дискуссию и присланные материалы “Замечаниями по экономическим вопросам, связанными с ноябрьской дискуссией 1951 г.”. Высказав ряд собственных соображений по содержанию учебника, он не согласился с разносной критикой макета, считая, что он “стоит на целую голову выше существующих учебников”. Решением Политбюро его авторам был предоставлен еще один год для доработки учебника. Свою роль в его подготовке Сталин свел к написанию замечаний к проекту и ответов на адресованные ему вопросы. (“Ответ т-щу Ноткину, Александру Ильичу”, “Об ошибках т. Ярошенко Л. Д.”, “Ответ товарищам Саниной А. В. и Венжеру В. Г.”). Их содержание вошло в книгу “Экономические проблемы социализма в СССР”, ставшую последней теоретической работой И. В. Сталина.
В ней, по сути дела, отвергалась рыночная экономика; обосновывались еще большее огосударствление экономической жизни в стране, приоритетность развития тяжелой промышленности, необходимость свертывания и превращения кооперативно-колхозной собственности в государственную, сокращение сферы товарного обращения. Книга содержала важные в политическом отношении положения: “неизбежность войн между капиталистическими странами остается в силе”; “чтобы устранить неизбежность войн, надо уничтожить империализм”.
С высоты наших дней видно, что в этом произведении не получили поддержки новаторские подходы ученых, которые выступали за учет интересов широких масс трудящихся и за более масштабное включение в производственный процесс хозяйственных методов. Существенно была также переоценена степень внутренних противоречий капиталистической системы и не учтены ее способности к саморегуляции. Объясняется это тем, что постаревший Сталин оказался в состоянии эйфории от казавшейся близкой окончательной победы социализма.
Некоторые положения классиков марксизма-ленинизма Сталин объявил несостоятельными. Так, неверным было названо положение Ф. Энгельса о том, что ликвидация товарного производства должна стать первым условием социалистической революции. Сталин утверждал, что законы товарного производства действуют и при социализме, но их действие носит ограниченный характер. Отбрасывалось как ошибочное положение Энгельса, будто стирание грани между городом и деревней должно повести к гибели больших городов. Объявлен был устаревшим тезис Ленина (1916) о том, что, “несмотря на загнивание капитализма в целом, капитализм растет неизмеримо быстрее, чем прежде”. Отказался Сталин и от собственного, высказанного до войны, тезиса “об относительной стабильности рынков в период общего кризиса капитализма”. По поводу развития ведущих капиталистических стран он заявил: “Рост производства в этих странах будет происходить на суженной базе, ибо объем производства в этих странах будет сокращаться”. Отдельные члены Политбюро (Молотов, Микоян) не были уверены в правильности положений “Экономических проблем”. Это стало причиной дальнейшего охлаждения к ним Сталина.
Пожалуй, наиболее значимым для тогдашних властей в этой книге было положение о возможности построения коммунизма в СССР даже в условиях капиталистического окружения. Для решения этой исторической задачи, по Сталину, требовалось бы выполнить три условия. 1) Обеспечить не только рациональную организацию производительных сил, но и непрерывный рост всего общественного производства с преимущественным развитием производства средств производства, что дает возможность осуществить расширенное воспроизводство. 2) Путем постепенных переходов поднять колхозную собственность до уровня общенародной, а товарное обращение тоже постепенно заменить системой продуктообмена с целью охвата им всей продукции общественного производства. 3) Добиться такого культурного роста общества, который бы обеспечил всем членам общества всестороннее развитие их физических и умственных способностей.
По свидетельству Молотова, Сталин работал над второй частью своего труда. Но она так и не увидела света. Учебник “Политическая экономия” (1954), доработанный с учетом опубликованных сталинских положений, стал первым систематическим изложением теоретических основ и апологией административно-командной экономической системы социализма, просуществовавшей в почти неизменном виде до 1985 г.
Таким образом, можно сказать, что политический процесс 1945-1953 гг. не совсем укладывается в расхожие представления о постоянном нарастании черт тоталитаризма в годы правления Сталина. В тот период тесно переплетались два противоположных курса — на сохранение и развитие репрессивной роли государства и на формальную демократизацию политической системы.
Первая тенденция выразилась в большом количестве арестованных и осужденных за контрреволюционные преступления и антисоветскую агитацию. О масштабах репрессий дает представление справка, составленная по требованию Н. С. Хрущева в 1954 г. В ней значилось, что с 1921 по 1 февраля 1954 г. в СССР за контрреволюционные преступления были осуждены коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым совещанием, Военной коллегией Верховного суда СССР и военными трибуналами 3 777 880 человек, в том числе к высшей мере наказания — 642 980 человек, 236 922 человек осуждены на различные сроки заключения, 765 180 человек высланы. Ежегодно в исправительно-трудовых лагерях содержалось от 0,5 до 1,5 млн человек, из которых политические заключенные составляли в 1930-е годы до 35%. В 1946-1950 гг. общее число политзаключенных увеличилось (в основном из-за осуждения предателей и бывших военнопленных) с 338 883 до 578 912 человек, однако их доля в общем количестве заключенных снизилась до 23%. Всего в СССР в 1953 г. заключенных (включая контингент исправительно-трудовых колоний) насчитывалось 2 468 524 человека. Все последующие попытки уточнения этих данных не привели к сколько-нибудь существенному изменению порядка приведенных цифр. По данным КГБ (февраль 1990 г.), в СССР с 1930 по 1953 г. осуждены за государственные и контрреволюционные преступления 3 778 234 человека (2% от численности населения СССР в 1953 г.). Из них 786 098 приговорены к расстрелу, реабилитированы (прижизненно и посмертно) 844 470. Через исправительно-трудовые лагеря с 1930 по 1953 г. прошли 11,8 млн человек, через колонии — 6,5 млн. Из общего числа заключенных (18,3 млн) за контрреволюционные преступления осуждено 3,7 млн (20,2%). По существующим оценкам, в заключении умерли около 1,8 млн узников.
Сведения о приговоренных к высшей мере наказания за контрреволюционные и другие особо опасные преступления свидетельствуют, что в 1937-1938 гг. по делам органов НКВД приговорено к высшей мере наказания 681 692 человека. Иначе говоря, в годы “большого террора” страна ежедневно теряла по этой статье 970-900 человек. В 1939-1940 гг. таких приговоров выносилось по 7-5 в день (примерно столько же, сколько в 1932-1934, и почти в два раза больше, чем в 1935-1936 гг.); в 1946 г. — 8, в 1947 — 3; в 1950 г. — 1-2, в 1951-1952 гг. — 4-5, в первую половину 1953 г. — один приговор в день. Жестокость в послевоенной политической и идеологической борьбе по сравнению с 1930-ми годами шла на убыль. С 26 мая 1947-го до 12 января 1950 г. в стране не было смертной казни. Вторая тенденция в послевоенном политическом процессе проявилась в оживлении общественной жизни, возобновлении после долгого перерыва съездов общественных и общественно-политических организаций СССР. В 1949 г. состоялись X съезд профсоюзов и XI съезд комсомола (спустя соответственно 17 и 13 лет после предыдущих). В 1952 г. состоялся XIX съезд партии.
В 1946-1947 гг. велась разработка проектов новой Конституции СССР и Программы ВКП(б). Конституционный проект предусматривал развитие демократических начал в жизни общества. В процессе обсуждения проекта высказывались пожелания о децентрализации экономической жизни, расширении хозяйственной самостоятельности местных управленческих организаций. Проект партийной Программы базировался на доктрине перерастания диктатуры пролетариата в общенародное государство. Важное место в проекте отводилось социальным аспектам развития страны. Выдвигалась задача развернуть жилищное строительство и обеспечить каждому трудящемуся благоустроенную отдельную комнату, а каждой семье — отдельную квартиру. Предлагалось наладить массовое производство автомобилей и предоставить каждому гражданину в пользование легковой автомобильный транспорт. Говорилось о необходимости развернуть подготовку к обеспечению бесплатного снабжения продуктами питания и обслуживания граждан первоклассными столовыми, прачечными, другими культурно-бытовыми учреждениями. Проект Программы партии предусматривал, по мере продвижения к коммунизму, осуществлять принцип выборности всех должностных лиц государственного аппарата, максимально развивать самодеятельные добровольные организации. Обращалось внимание на необходимость развертывания работы по коммунистическому изменению сознания людей, воспитанию у широких народных масс начал социалистической гражданственности, трудового героизма, красноармейской доблести; повышению всего народа до уровня знатных людей Советской страны.
Работа над обоими проектами прекратилась в связи с ужесточением внутриполитического курса и осуждением главных руководителей разработок, деятелей ленинградской “антипартийной группировки”. Внимание вновь направлялось не столько на выработку эффективных мер по подъему экономики, сколько на поиски конкретных “виновников” ее неудовлетворительного развития. Вопрос о новой Программе КПСС вновь поставлен на XIX съезде партии. Признав устаревшими многие положения действовавшей программы, съезд постановил руководствоваться при подготовке нового главного партийного документа положениями сталинской книги “Экономические проблемы социализма в СССР”. Основные постулаты этого произведения, так же как и наработки программной комиссии А. А. Жданова 1947 г., легко обнаруживаются в принятой много лет позже, в 1961 г., третьей Программе КПСС.
Наиболее пагубным в послевоенном сталинском курсе было продолжение прежней стратегии в отношении деревни и сельского хозяйства — отчуждение тружеников от средств производства, сохранение неэквивалентного обмена с городом. За 1946-1953 гг. стоимость поставок сельского хозяйства в другие отрасли народного хозяйства равнялась 298 млрд рублей, а поставок в сельское хозяйство — 193 млрд рублей. По словам Хрущева, Сталин “знал лишь одно средство работы с деревней — нажим, выколачивание сельскохозяйственных продуктов”. Сталинская власть не давала себе отчета в том, что такая стратегия рано или поздно приведет к кризису снабжения городов и легкой промышленности продовольствием и сырьем.